Заместитель председателя Беларусского конгресса демократических профсоюзов Сергей Антусевич рассказал «Салідарнасці» об условиях жизни в беларусских СИЗО и колониях, о сломанных судьбах, «столыпинских вагонах» и политзаключенных в наручниках, о «злостниках», новой зоне и черной метке после тюрьмы. И все-таки о надежде.
19 апреля в рамках кампании «Профсоюзная деятельность — не экстремизм!» пройдет «День действий за права профсоюзов и демократию в Беларуси» с требованием освобождения беларусских профсоюзных лидеров, находящихся в заключении.
Эта кампания была запущена с целью привлечения внимания мировой общественности к ситуации с правами трудящихся в Беларуси. В стране происходит полицейский террор, пытки и травля несогласных с диктаторским режимом Лукашенко, в том числе профсоюзных активистов.
Кампания призывает к освобождению профсоюзных и политических заключенных, прекращению репрессий против профсоюзных активистов и восстановлению гарантий легальной деятельности независимых профсоюзов.
Организатором кампании выступает Ассоциация «Солидарность», которая оказывает поддержку профсоюзным активистам, а начало кампании приурочено к годовщине профсоюзных погромов, устроенных режимом Лукашенко в 2022 году.
Сергей Антусевич — заместитель председателя Беларусского конгресса демократических профсоюзов (БКДП). Десять лет руководил независимым профсоюзом «Гродно Азот».
Был задержан 19 апреля 2022 года. Ему вместе с коллегами Александром Ярошуком и Ириной Бут-Гусаим предъявили обвинение по статье 342 Уголовного кодекса (Организация и подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок, либо активное участие в них).
По решению суда получил два года колонии в условиях общего режима. 21 апреля 2023 года МВД внесло его в «список экстремистов». Освободился 31 октября 2023 года.
— Перефразируя название одного известного голливудского фильма, можно сказать, что сегодня жизнь в Беларуси проходит под знаком «Вперед в прошлое». Думаю, вы прочувствовали это на себе в полной мере.
— Мы с коллегами из БКДП понимали, что после 2020 года фактически началась война с гражданским обществом, не только с профсоюзами. И власть пыталась уничтожить организации, которые имели альтернативное видение о развитии ситуации в стране.
Мы не могли стоять в стороне от происходящих процессов, что и явилось причиной нашего преследования. Я хорошо запомнил день 19 апреля 2022 года, когда в наш офис вбежало около десяти человек. Они кричали: «Руки от компьютеров!»
Нам с Александром Ярошуком (председатель Беларусского конгресса демократических профсоюзов. — Прим. ред.) сразу же надели наручники. Меня посадили лицом к стене, а рядом встали два человека, которые следили за тем, чтобы я не поворачивал голову и не видел, что происходило за моей спиной.
Затем человек, который руководил этим процессом, стал зачитывать нам кучу статей Уголовного кодекса, по которым нас обвиняли. Я пытался тогда хоть что-то запомнить из этой информации, но статей было слишком много.
Затем меня отвезли в КГБ, в то самое здание на проспекте Независимости — и начался многочасовой допрос. Несколько раз меня выводили в туалет, и, идя по коридору, я видел, что во всех кабинетах, где были открыты двери, сидят мои коллеги.
По моим данным, в тот день задержали 24 человека, но, возможно, и больше. К счастью, не все они попали в тюрьму, хотя, я думаю, кто именно туда попадет, было определено заранее.
Поздно ночью я оказался в СИЗО КГБ — так называемой американке. Я впервые увидел это место своими глазами.
Мои сокамерники — а их было трое — сказали мне: не раздевайся, здесь холодно. В камере постоянно было открыто окно, потому что, если его закрыть, на стенах стала бы мгновенно скапливаться влага и появляться плесень. А это неминуемо легочные заболевания. Поэтому особой альтернативы не было — приходилось спать в верхней одежде.
Но мне еще повезло: в камере был унитаз и умывальник. Не во всех камерах были эти удобства, и заключенных водили в общий туалет два раза в сутки. Это, конечно, такая дополнительная нагрузка и на организм, и на психику — когда ты должен справлять свои естественные нужды при других людях, в открытом помещении. Я испытал это на себе уже позже. И к этому пришлось привыкнуть — а какие варианты?
10 суток мы с коллегами провели в «американке», затем перешли из статуса задержанных в статус подозреваемых, и нас этапировали в СИЗО № 1 — Володарку.
Там я встретил своего хорошего знакомого — Андрея Почобута, журналиста, активиста Союза поляков Беларуси. Вообще в моей камере на Володарке из 15 человек было 9 политических. В том числе Павел Белоус (основатель и бывший директор площадки «Арт Сядзіба», создатель магазина национальной символики и сувениров Symbal.by. — Прим. ред.) и Александр Федута (политолог, журналист, литературовед, кандидат филологических наук. — Прим. ред.).
«Тебе дают понять, что с тобой могут делать все, что захотят»
— На Володарке были более жесткие условия содержания?
— Я бы сказал, более издевательские. Уже говорил про туалет. Если в «американке» ты объявлял трем сокамерникам о справлении своих естественных надобностей, то на Володарке это делалось тоже по строго определенным правилам — по времени, и народу побольше.
Еще одна мелкая, но неприятная история — алюминиевые кружки без ручек. То есть взять ее в руки, когда там горячий чай, невозможно. Либо пей его холодным, либо никак не пей.
Из пластиковой бутылки делали конструкцию, чтобы кружку можно было взять в руки и выпить чай еще горячим. На время проверок мы, конечно, все это снимали с кружек, иногда сами выбрасывали, иногда у нас это забирали.
Периодически ко мне в камеру, где я провел 9 месяцев до суда, попадали другие люди со своими «инженерными» решениями. Например, надевали носок очень плотной вязки на кружку, и она уже не обжигала руки.
— А почему кружки без ручек? Это что, еще одна форма унижения человека в заключении со стороны государства?
— На самом деле очень сложно понять логику людей, которые все это делают. Наверное, ее попросту нет. И да, таким образом тебе дают понять, что мы будем делать с тобой по, сути, все, что захотим.
Конечно, ручка — это мелочи, но из таких мелочей и складывается отношение к заключенным. Нет, даже пока не к заключенным, а к обвиняемым, в отношении которых суд еще не вынес приговор.
«Надо было любить нашего президента»
— Как проходил суд?
— Нас судили сразу троих. И, надо сказать, что справились они довольно быстро — процесс начался 20 декабря, а приговор был вынесен уже 26-го.
Понятно, что сегодня правовая система в Беларуси, хотя правовой ее трудно назвать, не заинтересована в том, чтобы разбираться объективно в делах по политическим статьям.
Я уже не говорю о состязательности обвинения и защиты. Все это настолько условно, что, например, адвокаты тебя не могут ни от чего защитить — по сути, никто их не слушает. Все решено заранее, и судебные заседания проходят в абсолютно формальном режиме.
Нас обвинили по двум эпизодам участия в маршах, которые проходили в Минске. А у Александра Ярошука была еще дополнительная статья обвинения.
После суда через месяц меня этапировали из Минска в тюрьму Могилева в «столыпинском вагоне».
Столыпинский вагон — так на жаргоне называют специальные вагоны для перевозки подследственных и осужденных. Название возникло в советское время, хотя к реальным вагонам, которые появились в 1908 году, когда председателем Совета министров Российской империи был Петр Столыпин, они не имели никакого отношения. Этот тип вагонов был создан для переселенцев в восточные части страны, а не для перевозки заключенных, и у него не было решеток ни внутри, ни на окнах.
Политических заключенных этапируют в наручниках. И хотя я слышал об этом от других людей, все равно для меня это стало неприятной неожиданностью. Интересно, что я был единственным политзаключенным в вагоне и ехал в наручниках, а у всех остальных, включая убийцу, который получил 19 лет, наручников не было.
Через несколько часов пути я попросил конвой немного ослабить наручники. Они посмотрели, но сказали, что все нормально.
Я сказал: «Но я же из этого вагона никуда не убегу. Может быть, их вообще можно снять?» На что один из конвоиров ответил: «Надо было любить нашего президента».
Кстати, в Могилевской колонии я потом встретил одного своего знакомого, которого тоже этапировали в наручниках. Но если я ехал в них 8 часов, то он — 60.
«Я стал „злостником“ после 10 дней пребывания в колонии»
— Что самое сложное было в заключении?
— Когда ты попадаешь в такие места, сложно все. Твоя жизнь меняется так кардинально, что это невозможно описать. И долгое время ты никак не можешь осознать, что все это происходит с тобой в реальности.
Например, там были контролеры, которые подходили к камерам, открывали так называемую кормушку — наверное, многие видели, что это такое, так передается еда, — и ты должен назвать свое имя-фамилию, статью, по которой осужден, и номер своего спального места. Как правило, это происходило два раза в день.
Когда я пробыл полтора месяца в могилевской тюрьме, они придумали новую «фишку» — каждую неделю нас переселяли в другую камеру. С одной стороны, это, конечно, неприятно, и ты все время находишься в напряжении, не зная, кто будут твои соседи по камере, но, с другой стороны, я смог увидеть некоторых своих коллег и познакомиться практически со всеми, кого осудили по так называемым экстремистским статьям.
В колонии через два дня после заезда мне пришлось посидеть и в штрафном изоляторе.
— За что вы туда попали?
— Это нарушение порядка отбывания наказания. По мнению администрации, практически все политзаключенные — злостные нарушители по этой статье.
Я стал «злостником» через 10 дней пребывания в Могилевской колонии. Дважды я нарушил форму одежды. Первый раз это произошло так: мы убирали помещения в карантине, тазиков десять воды вылили на пол, чтобы его вымыть, и я был в сланцах на босу ногу.
Когда мы закончили, мне сказали, что меня вызывает начальник отряда. Я был совсем новичком, не понимал, что к чему, и пошел к начальнику в этих самых сланцах, только носки успел надеть. Ну и получил свои 10 суток в штрафном изоляторе.
А второй раз я нарушил режим, когда снял свою робу в ШИЗО, потому что в камере было очень душно, и я на минуту снял ее, облил торс холодной водой и надел ее снова. Но фотография с камер, где я был одет не по форме, была уже отпечатана, и рапорт составлен.
После двух таких нарушений ты «злостник», и уже в любой момент тебя могут перевести в помещение камерного типа (ПКТ) и применить статью 411.
Статья 411. Злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения, исполняющего наказание в виде лишения свободы.
За что еще можно попасть в штрафной изолятор? Например, все заключенные называют промышленную зону, где идут работы, «промкой», а сумку, в которой хранятся твои вещи, — «кешаром». И как только ты говоришь «промка» или «кешар», ты употребляешь жаргонные слова и можешь отправиться в ШИЗО на 10 суток. Сейчас уже на 15.
Хотя при этом сами сотрудники администрации используют подобные слова.
— А как к вам относились другие заключенные — не политические?
— Нормально относились, потому что моя статья была нормальная с точки зрения тюрьмы. Конечно, были разные люди, но в основном у меня не было проблем. Хотя администрация все время говорит всем заключенным, что общаться с нами нельзя и за это можно попасть в ШИЗО.
«Беларусское общество пережило и продолжает переживать истории разрушения отдельных судеб и целых семей»
— Алексей Венедиктов вскоре после вторжения российских войск в Украину сказал: «Жить в учебнике истории — это катастрофа». Сегодня Беларусь тоже живет в учебнике истории?
— Думаю, да. Беларусское общество пережило и продолжает переживать истории разрушения и слома отдельных судеб и целых семей.
Большинство из этих людей максимум, что сделали — вышли на улицу на мирный митинг или шествие, гарантированные, кстати, Конституцией, или написали какой-то комментарий в интернете.
В заключении я встречал людей, которые просто поставили один смайлик в соцсети. Например, был один пожилой мужчина лет 70, который получил за свой смайлик полтора или два года.
— По вашей информации, сколько людей сидят сегодня в Беларуси по политическим статьям?
— По официальным данным правозащитников — более 1200. Это с учетом того, что за последний год порядка 240 человек вышли по помилованию.
Но я встречал людей, которые были по всем признакам политическими, но их не было в списках правозащитников, и о них никто не знает. Ведь сажали целыми семьями.
Я был свидетелем нескольких ситуаций, когда, например, муж уезжал в колонию, а жена — на «домашнюю химию».
«Ты не сможешь устроиться на нормальную работу, потому что на тебе — черная метка твоей „экстремистской“ статьи»
— Что происходило в вашей жизни после тюрьмы?
— Первое время у меня была эйфория от того, что не нужно носить эту черную форму, как ее называли «стекляшку», что не нужно вставать ровно в шесть утра и ложиться спать ровно в десять вечера, что не нужно ходить строем.
Но потом ты понимаешь, что всегда будешь находиться под так называемым профилактическим учетом, что ты уязвим перед властью, а ее чиновники в любой момент могут создать из воздуха твое новое уголовное дело. Даже если ты не совершаешь ничего незаконного по меркам нынешней правовой системы Беларуси.
Можно нигде «не отсвечивать», но за тобой все равно следят. И это, наверное, самое страшное: сегодня в Беларуси появилось большое количество людей, которых нынешний режим считает неблагонадежными и даже предателями. И никого не интересует, что ты конкретно делал, что называется, в прошлой жизни. Есть клеймо, и от него не избавиться, пока существует этот режим.
Для меня было довольно неприятным открытием то, что был полностью обнулен весь мой социальный капитал. Я стал для системы никем, точнее, преступником, зеком. Причем, навсегда. Ты можешь спорить, можешь не спорить, им это фиолетово. И когда молодые женщины в инспекции, куда я был обязан приходить отмечаться, с легкостью тыкали мне и грязно матерились, я понимал, что из одной зоны я попал в другую.
Плюс сегодняшние законы в стране не предполагают, что ты можешь вернуться к нормальной жизни. Например, ты не сможешь устроиться на нормальную работу, потому что на тебе — черная метка твоей «экстремистской» статьи. И эта черная метка всегда при тебе, когда ты разговариваешь с чиновниками, и никакие костюмы ее не скроют.
Плюс сегодня при устройстве на работу нужны характеристики с двух предыдущих мест работы, а где я их могу взять, если все организации, в которых я работал в последние 25 лет, были ликвидированы по решению Верховного суда, а руководители либо сидят, либо находятся за границей? Что в этом случае делать, не знает никто. И ты просто ходишь по кругу.
Кроме того, через какое-то время я понял, что высока вероятность моего нового ареста и посадки, потому что появились новые обстоятельства. И что я не могу заниматься тем, чем я занимался всю свою жизнь — независимой профсоюзной деятельностью. Поэтому в итоге я принял решение уехать за границу.
— Власть в стране не меняется уже более 30 лет, превратив Беларусь в классическую автократию. Столько людей за это время пытались изменить жизнь внутри страны к лучшему, но не удалось. У вас никогда не опускались руки? Вам никогда не казалось, что все усилия бесполезны, и что в любой момент на любого могут надеть наручники, а конвоир скажет, что надо было любить президента?
— Нет, лично у меня нет руки никогда не опускались, но я понимаю, что сегодня очень многие люди в Беларуси предпочитают жить по правилам рутинного и безопасного внутреннего распорядка. Вставать каждый день в одно и то же время, ходить на работу, возвращаться домой, возиться на своем дачном участке. И не высовываться.
Мало того, что мы как общество получили травму в 2020 году, нам каждый день доказывают, что есть только один человек, который может быть на вершине власти, а участь всех других, претендующих на эту вершину, более чем очевидна. И только вокруг одного человека должна строиться система.
Сейчас такой этап, когда мы с коллегами пытаемся заниматься профсоюзной деятельностью. И, конечно, я хотел бы быть полезным и у себя в стране, и за ее пределами. Потому что ситуация в Беларуси не уникальная, но хотелось бы, чтобы она не повторялась где-либо в мире.
Я не знаю, как сложится дальше моя судьба и судьба моих коллег, но мы должны попытаться вернуть независимое профсоюзное движение в Беларусь и сделать так, чтобы это было окончательно и бесповоротно.